|
Бойцы СВО постепенно продвигаются к Славянску, городу, из которого укронацисты обстреливают мирные жилые кварталы Донецка. Из Славянска бандеровцы похитили и увезли во Львов сотни русских и украинских детей, они превратили город в мощный бетонированный оборонительный плацдарм для защиты преступного режима.
Освобождение Славянска должно приблизить мирную жизнь Донбасса и всей России, прерванную длинной цепью событий в СССР, которые привели к перестроечной и постперестроечной смуте, и нашли продолжение в украинской трагедии. Смуте во многом способствовали вольно или невольно, из корысти или политической наивности российские и украинские либералы-западники, среди которых оказался и выдающийся музыкант-виолончелист Мстислав Ростропович (27.03.1927 – 27.04. 2007).
Ведь он был ярым защитником т.н. Белого дома, как обозвали западники Дом Советов, ныне Дом правительства. По собственному признанию Ростроповича, дни, которые он провел в цитадели противников Советской власти, явились „самыми важными и счастливыми в его жизни“. Не знаю, гордиться мне этим или сожалеть, но мой сын, работавший в Речном флоте, доставлял Ростроповича в «Белый дом» с противоположного берега Москва-реки. Сын устроился механиком на речной буксир после службы в Кишиневе в полку, дислоцировавшемся в военном городке, на воротах которого висел лозунг: «Десантники выражают презрение предателю Сахарову».
Сочувствуя в те дни ГКЧП, предпринявшему, как оказалось, робкую попытку спасти СССР, я сочинил впоследствии любительские стишки под названием «Защита Белого дома» и, конечно, не обошел вниманием в них великого маэстро.
Шамиль Басаев спасал Белый дом
С правозащитниками вместе
Стояли они «живым щитом»
Ловя на лету тревожные вести.
И подкреплялись борцы за права
Кока-колой и пиццею
Соорудив баррикады сперва
Против армии и милиции
Поставляли продукты им
Из коммерческих комков
Те, кем Ельцин был любим
За разгром страны основ
Возглавлял оборону Дома
Храбрый генерал Кобец
Интендантской звездой ведомый
Заслужить славы венец
Под мудрым его началом
Служил Ростропович сам
И виолончель променял он
На автомат АК’ам
Смелость внушали ему до поры
Идеи демократии
Роль сыграли свою и дары
Щедрой плутократии…
Тщетно ждали защитники Дома
Штурма тоталитаристов злых
Видно тех взяла истома
Или порох кончился у них.
Тогда по всему свету разошлось фото Ростороповича, сидевшего в Белом доме с автоматом. К нему прильнул спящий молодой человек. Как оказалось, это был Юрий Иванов, юрист, некогда помощник депутата Верховного Совета. Он называл себя соратником и оруженосцем великого музыканта. Автомат принадлежал именно ему, но он перенапрягся на службе своему рыцарю и уснул. По словам Ростроповича, раз Иванов устал, значит, защищать Белый дом следовало ему. Он взял автомат. Так и произошло, что его сфотографировали с «калашниковым».
Надо сказать, что музыкальная карьера Ростроповича началась именно в Славянске, где в 1940 году состоялось его первое выступление как виолончелиста с симфоническим оркестром. В этом году отец Мстислава – Леопольд Ростропович – отправился на летний сезон в Славянск во главе виолончельной группы симфонического оркестра, взяв с собой семью. Тринадцатилетнему Славе разрешили выступить с оркестром: он сыграл Концерт Сен-Санса. Артистичному мальчику понравилось выступать перед публикой в роли солиста, принимать аплодисменты, выходить на поклоны.
К 60-м годам прошлого века карьера Мстислава вышла на пик. Он стал выдающимся виолончелистом СССР, обласканным не только властью, но также такими гениями музыкального творчества как Д.Д.Шостакович и С.С.Прокофьев. Этому способствовало, прежде всего, воспитание в семье музыкантов, талант, но также связи. В отличие от отца Леопольда Витольдовича (26.02. 1892 – 31.07. 1942), тоже талантливого виолончелиста, но непрактичного и доверчивого, открытого и бескорыстного, не проявлявшего инициативы в поисках работы и считавшего: «Если я понадоблюсь, меня позовут», сын понимал значение инициативы и связей.
Благодаря своей неуемной натуре, Ростропович, несмотря на ограниченность своего композиторского дара, достиг в СССР всего, чего только мог, и, видимо, мечтал о мировой славе. Но как ее достичь без погружения в политику, без занятия космополитической позиции, преодолевающей марксистско-ленинское мировоззрение, которое обрекает страну на противостояние с Западом – светочем цивилизации, комфорта и благополучия.
Ростропович знакомится с А.И.Солженицыным, понявшим, что опыт его пребывания в исправительно-трудовом лагере (на вполне законных основаниях), является его бесценным капиталом на пути к выработке писательского стиля и карьеры. Тем более что в атмосфере общественного помешательства многих диссидентствующих интеллектуалов, вызванной «разоблачениями» Н.С.Хрущевым т.н. «культа личности Сталина», тенденциозный и примитивный солженицынский лубок об Иване Денисовиче был признан «великим» произведением.
В СССР, действительно, имелись гении, гонимые по основательным или необоснованным причинам, такие как Шостакович, Ахматова и др. Но Ростропович, как и Солженицын, относился к числу гениев, напрашивающихся на гонения. Он предложил скандальному писателю поселиться в Жуковке, в пустовавшем на его дачном участке домике. Супруга великого виолончелиста, не менее выдающаяся оперная певица Галина Вишневская повесила там занавески, навела некоторый уют, возле домика соорудили столик, за которым Солженицын работал в хорошую погоду.
Естественно, покровительство Солженицыну, явно встроившемуся в ряды активистов НТС (Смена названия на Национально-Трудовой Союз Нового Поколения /НТСНП/ в 1934 г.), закрыло перед Ростроповичем столичные концертные залы, Большой театр и оперетту. Вскоре он эмигрировал. Сперва один, с виолончелью и собакой. Его провожали Галина Вишневская, остававшаяся до конца учебного года дочерей, и Ирина Антоновна Шостакович. Ее муж Ростроповича не осуждал, но, и не одобрял. Шостаковичу казалось, что художник может и должен воздействовать творчеством, работой, концертами, а всё другое вызывает лишь нездоровый общественный шум. Живя в дачном соседстве, Шостакович не повидался с Солженицыным, а писателю не по душе была лояльность великого композитора Советской власти, несмотря на все гонения, которые тот испытал.
Разумеется, такая лояльность не имеет ничего общего с фанатизмом или прислужничеством власти. В ней сохраняются черты космополитизма, присущие скорее музыкальному творчеству, чем политике. Это понимали не все советские вожди и чиновники. Впрочем, на их черствое отношение к Шостаковичу оказывало влияние многостороннее противостояние Советского государства с коварным Западом, как агрессивным хищником, прикрывающимся выдающимися достижениями общечеловеческой культуры и цивилизации.
Когда мы говорим о гонениях на Шостаковича, прежде всего, всплывает в памяти довоенная официальная критика его оперы «Леди Макбет Мценского уезда». Критикой возмущались Мстислав Ростропович и его супруга, оперная дива. Власти усмотрели в опере «сумбур вместо музыки». Сумбуром, очевидно, сочли элементы модернизма в музыкальном стиле, которым было заражено искусство того времени. Вожди предпочитали классическую простоту и мелодичность. Композитор Дунаевский был им ближе, чем Шостакович, хотя и сам Дунаевский, должно быть, искренне критиковал творчество своего коллеги.
Такое положение существовало не только в музыке. Вспомним, как В.И.Ленин относился к творчеству В.Маяковского, именно, к его поэтическому стилю. Однако, впоследствии, сам художественный стиль использовался как инструмент в борьбе за власть. При правлении Н.С.Хрущева, поднявшегося на критике «культа личности» Сталина, опера Шостаковича была переименована с поправками композитора в «Екатерину Измайлову» и шла с большим успехом на театральных подмостках. Ее даже экранизировали.
Тем не менее, Хрущев и прочие вряд ли представляли себе природу музыкального творчества, истоки модернизма у Шостаковича. Жизнь, которой живут гении, «дети солнца», не совпадает с обыденной, обывательской и даже политической жизнью. Ей присуща некоторая отстраненность. Для художника стилевые особенности творчества, элементы техники, обогащение посредством взаимного общения, то же самое, что хлеб, колбаса, водка для обывателя. Когда складываются неблагоприятные условия «зеленый змий» нередко побеждает творчество.
Каким образом Шостакович погрузился в атмосферу модернизма? Британский композитор Бенджамин Бриттен, поддерживавший творческие связи с Шостаковичем и Ростроповичем, и, говорят, добившийся согласия советских властей отпустить последнего в эмиграцию, восхищался музыкой Шостаковича и признавал влияние «Леди Макбет…» на его оперу «Питер Граймз» с таким же трагическим криминальным сюжетом. А сам Шостакович? Не испытал ли он влияния немецкого композитора Альбана Берга, автора музыки к опере «Воццек», действующим лицом которой является доктор, совершающий ужасные преступления?
Музыковеды говорят, что во всех перечисленных операх присутствуют элементы пассакалии – жанра музыки, имеющей торжественно-трагический характер, медленный темп, трёхдольный метр, минорный лад, форма вариаций на бассо остинато с первоначальным изложением одноголосной темы в басу. Берг в «Воццеке» использовал их, чтобы изобразить мучительные эксперименты ужасного Доктора. Шостакович в «Леди Макбет» прибегал к нему для описания последствий убийства кулака Бориса. Пассакалия применяется в Восьмой симфонии, в первом скрипичном концерте, трактующего её как драматический, переломный эпизод сонатно-симфонического цикла.
Нужны ли эти тонкости рядовому зрителю и слушателю? Имеют ли они значение в экстремальный период жизни страны, на переломных этапах? Вряд ли. Но они имеют громадное значение в индивидуальной судьбе художника. Однако не только это. Еще имеет значение врастание художника в национальную жизнь страны, ее историю и традиции, осознание им на переломе эпохи неизбежного и необходимого характера общественно-политических перемен.
Такими художниками были Дмитрий Шостакович и Леопольд Ростропович. Они не могли разорвать кровные узы с Советской страной, хотя их сыновья Максим и Мстислав легко пошли на это, как представители другого поколения, ставящего комфорт высшей целью своего жизненного пути. Этим отпрыски немного напоминают персонажа горьковской пьесы «Дачники» – сорокадвухлетнего инженера Суслова Петра Ивановича. Вот фрагменты его кредо, которое он излагает в конце пьесы:
„Вы, Марья Львовна, так называемый идейный человек... Вы где-то там делаете что-то таинственное... может быть, великое, историческое, это уж не мое дело! если мы живем не так, как вы хотите, у нас на то есть свои причины! Мы наволновались и наголодались в юности; естественно, что в зрелом возрасте нам хочется много и вкусно есть, пить, хочется отдохнуть... вообще наградить себя с избытком за беспокойную, голодную жизнь юных дней...
… Мы хотим поесть и отдохнуть в зрелом возрасте – вот наша психология. Она не нравится вам, Марья Львовна, но она вполне естественна и другой быть не может! Прежде всего, человек, почтенная Марья Львовна, а потом все прочие глупости... И потому оставьте нас в покое! Из-за того, что вы будете ругаться и других подстрекать на эту ругань, из-за того, что вы назовете нас трусами или лентяями, никто из нас не устремится в общественную деятельность... Нет! Никто!
… А за себя скажу: я не юноша! Меня, Марья Львовна, бесполезно учить! Я взрослый человек, я рядовой русский человек, русский обыватель! Я обыватель – и больше ничего-с! Вот мой план жизни. Мне нравится быть обывателем... Я буду жить, как я хочу! И, наконец, наплевать мне на ваши россказни... призывы... идеи!“
Такой идейной Марией Львовной был для братьев Чубайсов их отец фронтовик, партиец, осуждавший западничество и фарцовство своих отпрысков, хотя им было наплевать на это. А Леопольд Ростропович? Он – из рода польско-литовских дворян. (Что, видимо, вызывало священный трепет у жены Мстислава – Галины Вишневской, имевшей совсем простое, «подлое», как говорили раньше, происхождение.)
Его прапрапрадед Иосиф Ростроповичюс перебрался из Вильно в Варшаву, женился на чешке и стал городским судьей. На Варшавском кладбище до сих сохранился памятник Иосифу Ростроповичюсу и его жене рядом с могилами родителей Шопена. Так вот, дружески расположенный к Леопольду композитор А.Глазунов звал его за рубеж, но уезжать Ростропович не захотел.
А Шостакович? В его жизни после войны был еще один трагический период гонений. В 1948 году было опубликовано постановление Политбюро ЦК ВКП (б), в котором он, наряду с некоторыми другими советскими композиторами, был обвинён в «буржуазном формализме», «декадентстве» и «пресмыкательстве перед Западом». Его обвиняли в профнепригодности, лишили звания профессора Московской и Ленинградской консерваторий и уволили.
И надо же. Уже в следующем 1949 году Шостакович посетил США в составе делегации Всемирной конференции в защиту мира, которая проходила в Нью-Йорке, и выступил на этой конференции с продолжительным докладом. Вот был идеальный случай свалить «за бугор» и поэксплуатировать свою всемирную славу! Но нет. Был он какой-то совестливый. Чувствовал какой-то грешок за собой. Вернулся в свою суровую, но родную обитель. И как не вернуться? Он был повязан кровными узами с Отечеством революционным прошлым семьи.
Его дед Болеслав Шостакович был осужден к пожизненной ссылке в Томскую губернию по обвинению "в укрывательстве осужденного на каторжные работы государственного преступника Ярослава Домбровского и составлении для него подложных видов". Ярослав Домбровский стал генералом Парижской коммуны и погиб на ее баррикадах.
В Нарыме у Шостаковичей родился сын Дмитрий – отец будущего композитора. Он с юности проявлял способности к естествознанию, химии и после окончания Петербургского университета был приглашен Д.И.Менделеевым для работы в Главной палате мер и весов. Увлечение музыкой сблизило его с ученицей консерватории Софьей Васильевной Кокоулиной, отец которой управлял прииском на реке Лене. В 1906 года в квартире на Подольской улице родился сын Дмитрий.
Мать начала его учить фортепианной игре только потому, что стремилась всех своих детей приобщить к музыке. Для основательного общего образования Дмитрия определили в коммерческое училище. Предполагалось, что он пойдет по отцовскому пути, и коммерческое училище даст ему необходимые знания в области точных наук, бухгалтерии, финансов. Однако судьба мальчика сложилась по-другому. Он стал великим композитором.
С февраля 1917 года занятия в училище были забыты. В городе шли митинги, манифестации. Туда неудержимо тянуло Дмитрия – в гущу людей, жадно внимавших лозунгам о мире, земле, хлебе. Во время июльской демонстрации на Невском проспекте городовой убил на его глазах ребенка. "Траурный марш памяти жертв революции", "Гимн свободы" были первыми сочинениями юного Шостаковича.
В 1961 году, сочиняя Двенадцатую симфонию, Д.Д.Шостакович вспоминал:
„Я был свидетелем Октябрьской революции, был среди тех, кто слушал Владимира Ильича на площади перед Финляндским вокзалом в день его приезда в Петроград. И хотя я был очень молод, это навсегда запечатлелось в моей памяти“.
Когда началась Великая Отечественная война, Шостакович вступил добровольцем в народное ополчение, принимал участие в строительстве оборонительных сооружений, дежурил во время воздушных тревог на крыше консерватории. Там его и сфотографировал фоторепортёр ТАСС Р.Мазелев. Снимок стремительно обошёл газеты многих стран, вызвав массу откликов: люди восхищались, тревожились за судьбу композитора. Стоило ли Шостаковичу так рисковать, спрашивал один из поклонников его музыки – „ведь это могло нас лишить Седьмой симфонии“, и услышал в ответ: „А, может быть, иначе и не было бы Седьмой симфонии. Всё это надо было прочувствовать и пережить“.
Д.Шостакович. Седьмая симфония (“Ленинградская”). Дирижер - Г.Рождественский (1985)
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Шостакович Симфония № 7 (Ростропович)
vk.com/music/playlist/21033193_63573824
Музыковеда С.М.Хентову поражают черты сходства характера Шостаковича и Ростроповича: в юности: оба открыты, общительны, жадны до знаний, смешливы, склонны к юмору, сходна даже манера речи – быстрая, острая, с неожиданными словечками-эпитетами. Несмотря на невзгоды, оба излучали радость, веру, дружелюбие, обоих в ученические годы любили, отличали, пишет она.
Такая оценка – дань постсоветской реальности. Все-таки гения Шостаковича отличала от таланта Ростроповича глубокая нерасторжимая связь с родной страной ее традициями и революционным обновлением. Да, Ростропович во время поздней перестройки рвался на родину, вопреки желанию супруги остаться в эмиграции. Он, как многие другие «невозвращенцы», понимал, что крах СССР сведет на нет эйфорию вокруг его имени на Западе, а в обстановке смятения умов постсоветской России можно было еще пожить, купаясь в обожании интеллектуального мещанства.
В одной из телепередач он как-то попытался стереть грань между космополитизмом и патриотизмом. Дескать, Рахманинов, Шаляпин и др., оставаясь на Западе, прославили свою родину выдающимися творческими достижениями. Но ведь эти выдающиеся деятели искусства ничем не были обязаны Советской власти. Они были жертвами эпохи войн и революций и осознавали это задним числом. В отличие от них, интеллектуалы-диссиденты СССР были карьеристами и краснобаями. Впрочем, их извиняет неспособность понять звериную сущность «цивилизованного» Запада, неумолимо влекущего мир к хаосу и трагедиям.
|
